Александра Михайловна Коллонтай… Первая в мире женщина-министр, первая в мире женщина-посол.Министром она стала в правительстве большевиков. Пламенная, как принято теперь говорить, революционерка. Политический деятель. Выдающийся дипломат. И – при многочисленных слухах и легендах о ее бурной политической жизни она всегда оставалась женщиной. Женщиной, которая любила, изменяла и до глубокой старости сводила с ума мужчин. Увы, она не была создана для семейного уюта, хотя была не раз замужем и имела сына. Ее стихией была политическая борьба, дипломатическая работа.
«Я целую спящего сына в лобик… и иду читать Ленина». В этой фразе вся Коллонтай…
Одна из самых загадочных личностей не только в советской России, но и в мировой истории.
По рождению Александра Михайловна была Домонтович. Она родилась 19 марта (1 апреля по новому стилю) 1872 года в богатом трехэтажном особняке на одной из улиц старого Петербурга – Средней Подъяческой – в семье полковника генерального штаба Михаила Алексеевича Домонтович (вскоре ставшего генералом). В сорок лет полковник женился на женщине по фамилии Мравинская, имевшей своих трех детей. Одного из них, кстати, звали Саша – это был будущий отец выдающегося в будущем дирижера Евгения Мравинского (так что при его рождении Шурочка Домонтович стала ему родной тетей).
Шурочка Домонтович с детства проявляла неукротимый нрав, поражала непредсказуемостью поступков – смелая, отчаянная, взбалмошная. И при этом была наделена блестящими способностями. К экзамену на аттестат зрелости, который она сдавала в мужской гимназии, Шура прекрасно знала четыре европейских языка, литературу, историю и вообще все, что полагалось знать не просто образованной, а весьма образованной девушке. Неудивительно, что экзамен она сдала блестяще, лучше многих гимназистов.
Однажды отец взял дочку, уже девушку, в свое деловое путешествие в Тифлис. В Тифлисе жила его двоюродная сестра Прасковья Коллонтай, вдова ссыльного поселенца Людвига Коллонтая, участника польского восстания 1863 года. Сын Прасковьи, Владимир Коллонтай, черноволосый красавец-офицер, весельчак и балагур, много времени проводил со своей троюродной сестрой. Говорили в основном о политике, обсуждали запрещенного тогда Герцена. Возможно, именно тем, что он, постоянно общаясь с Шурой, ни слова не говорил о любви, он и покорил ее сердце. Во время обсуждений политических вопросов выяснилось, что они страстно любят друг друга. Генерал Домонтович был в шоке от увлечения дочери и незамедлительно увез ее в Петербург. Но следом за Шурой в столицу перебрался и Владимир – он поступил в Военно-инженерную академию.
Тогда Домонтовичи отправили дочь в Европу, в Париж и Берлин – развеяться и забыть о ее любовном увлечении. А Шура вместо этого увлеклась там запрещенной в России литературой – Маркс и Энгельс, Бебель, Сен-Симон, Либкнехт и Цеткин… И переписка с Владимиром не прекращалась. Сладость запретного плода манила ее. Позднее Александра Михайловна писала, что если бы родители не так сильно сопротивлялись ее союзу с Владимиром, она, может быть, и не вышла бы за этого человека. Но ее упрямство сломило их волю, и Домонтовичи вынуждены были дать согласие на столь странный брак их дочери. Александра взяла фамилию мужа и уже до конца жизни оставалась Коллонтой.
Владимир обожал свою молодую жену, буквально носил ее на руках, а когда Александра поняла, что ждет ребенка, счастью его не было предела. Сама же Шура стала осознавать, что брак ее был ошибкой – Владимир был не тем, кого бы она хотела бы видеть рядом. Слишком зауряден. Слишком скучен…
Между тем, заботы о ребенке, обустройство отдельной квартиры, денежные дела, бытовые проблемы – ко всему этому Шура не была готова, все тяготило ее, отталкивало. Хоть отец и определил Шуре ежемесячное содержание в размере 300 рублей (в то время эта сумма составляла половину оклада, получаемого губернатором!), организация быта целиком и полностью легла на ее плнчи. Пожалуй, только тут Шура поняла, как чужды ей все эти «мещанские интересы» – семья, уют. Даже уход за ребенком ее ужасно раздражал. С завистью смотрела Шурочка на свою сводную (по матери) сестру Евгению – у нее был прекрасный голос, она под псевдонимом Мравина поступила на сцену и стала примой Императорской оперы. У нее было «дело», и ее не обременяла семья – в отличие от самой Шуры. А Шура жаждала деятельности.
На помощь пришла бывшая домашняя учительница Шуры Мария Страхова. Теперь она работала в публичной библиотеке известного собирателя книг Николая Рубакина. На базе этой библиотеки Страхова создавала передвижной музей учебных пособий – и Шура стала ее помощницей. И библиотека, и музей были местом сборищ столичной либеральной молодежи. Именно там Шура познакомилась с Лялей – Еленой Стасовой – племянницей виднейшего критика Владимира Стасова и дочерью известнейшего адвоката Дмитрия Стасова и, к тому же, убежденной марксисткой. Она очень быстро обратила новую подругу в свою веру. Шурочка вдохновилась идеями социального равенства и борьбы с эксплуататорами. Какое-то время она с подругами жила коммуной. По вечерам собирались вместе, говорили о делах, читали социальную публицистику, спорили…
Владимир откровенно скучал. Радикальные взгляды его жены и ее друзей были ему чужды. Но одних разговоров Шуре было мало – она взялась за написание статей, в основном посвященных вопросам пола и роли женщины в обществе. Как она впоследствии признавалась, муж из-за своей неопытности не смог разбудить в ней женщину – он в шутку называл ее «рыбой», а она отзывалась о супружеских обязанностях как о «воинской повинности». Угнетавшая ее неудовлетворенность сублимировалась в пространных рассуждениях на сексуальные темы, перемешанных с пассажами о социальном неравенстве, классовой борьбе и тому подобных вещах, которые она сама относила к сфере своего «настоящего дела».
Между тем, она увлеклась мужем своей подруги Саткевичем и долго не могла определиться – любит ли она его? и как можно любить двоих сразу… Да и обманывать мужа было невыносимо. В конце концов они с Саткевичем во всем признались Владимиру. Тот был потрясен, но Шуру ни в чем не винил – наоборот, посоветовал ей поступать так, как она сочтет нужным.
Александра увидела в таком предложении возможность разом покончить со всем, что ей осточертело – с семейной жизнью, домашним хозяйством и прочими «прелестями буржуазного брака». В апреле 1898 года Александра ушла от мужа — для себя, сына и няни она сняла новую квартиру на Знаменской улице (ныне улица Восстания). Но и за Саткевича она замуж не собиралась, ему лишь иногда позволялось навещать ее. Она вообще не хотела впредь связывать себя какими-либо отношениями. Свобода и только свобода! Она хотела наконец-то начать самостоятельную жизнь – в духе тех идей, которые она почерпнула из любимых ею книг.
13 августа Александра Коллонтай, которой на ту пору исполнилось 26 лет, оставила сына на попечение родителей и отправилась на поиски счастья за границу. Чтобы разобраться в себе, она решает ехать в Швейцарию. «Ни о чем не беспокойся, – сказал ей на прощание благородный Владимир Коллонтай. – Я тебя понимаю и не сержусь. Устраивай свою жизнь так, чтобы тебе было лучше».
«Университеты» Коллонтай
В Швейцарии Александра поступила на семинар профессора Геркнера, читала запоем книги по экономике. Но постепенно для учебы стало все меньше оставаться времени. Коллонтай все больше и больше погружается в политику. Ее статьи о положении рабочих в Финляндии, о предстоящих в России реформах, о женском вопросе быстро принесли ей известность. Она сошлась с Розой Люксембург, Плехановым, Карлом Каутским, Лафаргами (дочерью и зятем Карла Маркса) и другими видными социалистами-марксистами. За два года пребывания за границей она несколько раз возвращалась в Петербург – похоронить сначала мать, потом отца. Хоть они и смирились с ее выходками, но здоровье их было сильно подорвано. Муж всячески поддерживал ее. Сын Коллонтай воспитывался гувернантками. Верный Саткевич взял на себя все заботы о ее имуществе, решал любые возникающие у нее проблемы. В квартире, которую Шура сняла для родных, он появлялся уже практически на законных основаниях – к их «вольному союзу» привыкло даже начальство полковника Саткевича. Да и времена изменились: демонстративный альянс Максима Горького с актрисой Художественного театра Марией Андреевой, поначалу вызвавший бурю протестов, уже воспринимался как норма.
9 января 1905 года Шура участвует в шествии Зимнему дворцу. После расстрела этой мирной демонстрации – трагического Кровавого воскресенья, – она включилась в агитационную борьбу против царского правительства. Тогда обнаружился еще один ее яркий талант: оратора, умеющего зажечь любую толпу. В эти годы она познакомилась с Лениным, а также с Мартовым и экономистом Петром Масловым. Под влиянием последнего Коллонтай становится убежденной меньшевичкой.
Мужчины всегда были ее большим интересом… после политики
После выхода в России ее книги «Финляндия и революция» Александре Коллонтай стал грозить арест – в книге увидели призыв к вооруженному восстанию. Сочувствующие ей (среди них был, например, Горький) собрали три тысячи рублей, чтобы освободить ее под залог. Но слежка продолжалась, спасти могла только эмиграция. И после пышных проводов в доме ее новой подруги Татьяны Щепкиной-Куперник, известной переводчицы, она по фальшивому паспорту уезжает в Финляндию. На этот раз она покинула Россию на целых восемь лет.
Александра постоянно переезжала в эти годы, меняла города и страны, словно никак не могла успокоиться. Но ей было легче, чем многим российским эмигрантам в то время – прекрасное знание четырех европейских языков, общительность и любовь к перемене мест помогали ей преодолеть тот барьер, за которым остались многие ее соотечественники.
Хотя доходы от родового имения на мызе Кууза, что под Петерургом, становились все меньше – оставшись без надзора генерала Домонтовича, управляющий стал подворовывать, – Александра поражала окружающих своими нарядами, мехами, драгоценностями; на их покупку уходили практически все ее гонорары за статьи. Блистающая красотой, женственностью, обаянием, обольстительная, энергичная и неукротимая Александра, как магнит, притягивала к себе всех, кто соприкасался с нею. Постепенно и тайная связь с Масловым начинает утомлять ее – она устала от того, что он боится жены, боится показаться вместе с Александрой, она устала от него самого… Маслов уже был готов ради нее бросить все и всех, но ей уже это не было нужно.
В конце ноября 1911 года она познакомилась с Александром Шляпниковым – «пролетарием», «интеллигентным русским рабочим, одним из ближайших соратников Ленина. Интересно было их знакомство. Шляпников подошел к ней и, поздоровавшись, поднес к губам ее руку. «Среди товарищей не принято целовать руку, – заметила Коллонтай. – Вы, наверное, не социал-демократ?» – «Я большевик, – улыбнулся тот в ответ. – А целовать руку красивой женщине принято всюду!»
«Что-то зажглось, – напишет она много лет спустя об этом знакомстве в своих «Записках на лету». – Он был мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень. Мне с ним хорошо». Шляпников был много моложе Александры, и на какое-то мгновение это ее смутило. Но что делать, если их невыносимо тянет друг к другу? «Эх, была не была! – подумала Александра. – В конце концов, живем один раз! И не я ли всегда проповедовала свободную любовь?!» В первый же вечер знакомства они пошли в кабаре, где сидели тесно прижавшись друг к другу. Едва поспев на последний поезд, поехали в Аньер, где Шляпников снимал маленькую не отапливаемую комнату в доме для малоимущих.
Но Александре было не до бытовых удобств – ее сжигала страсть. «Сколько тебе лет?» – спросила она своего друга на рассвете. Казалось, он смутился: «Двадцать шесть» – «А мне, – вздохнула она, – 39…» – «Тебе 18, – твердо сказал он. – Тебе всегда будет 18. Ты моя жена Шурка, а я твой муж Санька. И хватит об этом!»
«Зоечка, – писала в те дни Александра своей лучшей подруге, Зое Шадурской, – я безмерно счастлива! Если бы ты только знала, какой замечательный человек стал моим другом! Только теперь я по-настоящему почувствовала себя женщиной».
Ничем Александр не походил на предыдущих ее поклонников. Сильное чувство сразу же поразило обоих. Раньше Коллонтай сама повелевала своими мужчинами, а теперь Шляпников – Санька, – стал диктовать ей свою волю. Правда, его власть над нею не мешала им спорить о взглядах Ленина, который был крайне недоволен тем, что его соратник связался с меньшевичкой. Однако под влиянием Шляпникова Коллонтай вскоре становится верной последовательницей Ленина и большевистских идей.
Они со Шапошниковым редко бывали вместе. Дороги революционной борьбы, составляющей, как ни дико это сегодня звучит, смысл их жизни, разводили их в разные концы Европы: Лозанна, Цюрих, Базель, Давос, Женева. Александра читала лекции, принимала участие во всевозможных съездах и конгрессах. Но при первой же возможности бросалась к своему любимому Саньке. Казалось, такое огромное счастье будет вечно…
Но оно закончилось так же внезапно, как и началось. Ранней весной 1913 года, когда они, получив возможность провести несколько дней вместе, поселились в Цюрихе, в отеле «Habis Royal», Александра вдруг почувствовала (в момент, будто молния сверкнула), что Шляпников… начал ее раздражать. Ей все больше хотелось побыть одной. Она откровенно ему грубила, он же мрачнел и молчал. Потом уехал. «Я не хотел расставаться с тобой, – написал он Александре из Лондона, – потому что еще очень люблю тебя и потому что хочу сохранить в тебе друга. Я не хочу убивать в себе это красивое чувство и не могу видеть, как ты убиваешь свою любовь ко мне… Любящий тебя Санька». За этим письмом приходили другие, но Александра на них не отвечала. Она была занята – писала новую книгу «Общество и материнство», где возвращалась к вопросу любви и вопросу отношений между полами; целыми днями она пропадала в библиотеке.
Первая мировая война застала Коллонтай в Германии, которая теперь была в конфронтации с Россией. Даже прислуга в пансионе, где она жила, грозилась «убить русских шпионов». Пришлось уехать в Данию, потом она перебралась в Швецию.
В Стокгольме они встретились со Шляпниковым. Едва увидев его, Александра поняла, как сильно соскучилась, и с удивлением осознала: она все еще любит этого человека. Но прошло несколько дней, и Шляпников опять ей надоел. «Он мешает мне работать! заставляет писать за него статьи и не дает мне сосредоточиться на собственных мыслях», – в отчаянии записывала Александра.
Ленин же, с которым у Коллонтай продолжалось общение по партийным делам, считал, что это она отвлекает Шляпникова от революционной борьбы.
Странные у нее со Шляпниковым сложились отношения, кидавшие любовников из одной крайности в другую. В разлуке она скучала, писала ему, звала его, и Шляпников, бросив все, мчался к своей Шурке. Когда же он, наконец, уезжал, облегченно вздыхала. «Я сейчас, как школьница, оставшаяся без гувернантки, – записала она после очередного его отъезда у себя в дневнике. – Одна! Это такое наслаждение! Мне казалось, я просто не вынесу этой жизни вдвоем. Я даже люблю его, нежно люблю. Но до чего я была бы счастлива, если бы он встретил юное существо, ему подходящее».
От Шляпникова она в конце концов просто сбежит в Америку. Серия прочитанных там лекций пройдет с неожиданным успехом, лишний раз напомнив Александре, что она и сама по себе вполне самодостаточна. А вот турне в Швеции закончилось скандалом – мадам Коллонтай из-за ее выступлений в прессе о «свободной любви» выслали из страны без права возвращения.
Правда, спустя много лет, в апреле 1930 года шведы закроют глаза на указ от 1914 года о высылке госпожи Коллонтай. Тогда полномочный посол Советского Союза Александра Коллонтай сумела показать шведам, что она уже не пламенная революционерка, а вполне респектабельный дипломат.
Это не просто женщина. Это – Коллонтай!
После февральской революции Коллонтай в марте 1917-го вернулась в Россию – этого потребовал от нее Ленин. У него, как выяснилось впоследствии, были на ее счет большие планы. Дело было в том, что до сих пор ни одному партийному агитатору не удалось склонить на сторону большевиков моряков Балтийского флота. И Ленин почему-то доверил эту миссию Александре Коллонтай. Трудно сказать, почему он выбрал именно ее, ведь, согласно давней морской примете, нога женщины не должна была ступать на палубу военного корабля. Или вождь мирового пролетариата был столь высокого мнения об ораторском и агитаторском таланте Коллонтай? Или сделал ставку на нее именно как на привлекательную женщину?
Как бы там ни было, а расчет Ленина оказался верным. По договоренности с Центробалтом она должна была выступить на крупнейших военных кораблях — «Гангут», «Республика» и «Андрей Первозванный».
В этой командировке на корабли Александру сопровождал председатель Центробалта, молодой матрос Павел Дыбенко.
Успех Коллонтай был потрясающим, она буквально взяла в плен слушавших ее матросов. Дыбенко на руках переносил ее с трапа очередного корабля на катер, а с катера – на причал. Он был молод, красив, отличался лихостью и буйным темпераментом. И – она не устояла. О возникшем между ними чувстве они не сказали друг другу ни слова, но вечером того же дня, как они побывали на первом корабле, Александра записала в своем блокноте: «Неужели опять?!» Это случилось 28 апреля 1917 года.
«Мы молоды, пока нас любят!..»
Дыбенко сопровождал Александру во всех деловых поездках. А когда по приказу Временного правительства их вместе с другими большевиками арестовали, посадив его в Кресты, а ее – в Выборгскую женскую тюрьму, он писал Коллонтай трогательные письма, которые адресовал «гражданке Коллонтай» (у Дыбенко был удивительный почерк: крупный, красивый, со множеством завитушек). Правда, тюремная стража отказывалась ей их передавать. А в это время Александра маялась в тюрьме, где не было ни одной политической арестантки, сплошные уголовницы. Она много спала («Кажется, выспалась за все месяцы напряженной работы»), а в оставшееся время писала письма своей верной подруге Зое Шадурской. Вскоре Коллонтай и вовсе выпустили под залог. И они с Дыбенко снова встретились.
Жизнеописатели Александры Михайловны сходятся во мнении, что этот роман коренным образом отличается от тех, что пережила наша героиня прежде. Почему-то она, образно говоря, не бросилась в объятия Дыбенко, а долго и терпеливо разжигала в его душе страсть. Поначалу они называли друг друга на вы. «Александра Михайловна, – писал ей в то время бравый матросский лидер, — не откажите приехать на обед!». Трудно сказать, что ее смущало. И уж наверняка это была не разница в возрасте.
У Коллонтай была одна феноменальная природная особенность – она не старела. Современники утверждают, что в молодости она выглядела старше своих лет, но в 35 казалась 30-летней, а в 45 никто не дал бы ей больше 25-ти. Социальное происхождение Дыбенко, – а он был выходцем из крестьянской семьи с Украины, – ее не волновало. До конца своих дней он писал с ошибками почти в каждом слове, но зато их с Александрой объединяло общее дело – победа мировой революции. Как уже не раз бывало, ей показалось, что наконец-то она встретила человека, предназначенного ей судьбой. Может, она хотела влюбить и покрепче привязать его к себе? Кто знает?..
Очень скоро об отношениях Дыбенко и Коллонтай узнали не только их близкие, но и (через печать) вся страна. Узнав о том, что женщина, в которую он когда-то был влюблен, сошлась с революционным матросом Дыбенко, – дочь генерала пала столь низко! – застрелился некий морской офицер Михаил Буковский. Александра, услышав об этом самоубийстве, причиной которого невольно стала, воскликнула: «Этого еще не хватало!»
Она же готова была всему миру рассказать о своем счастье. Неужели она наконец-то встретила того самого, единственного, кто предназначен ей самой судьбой?! Что по сравнению с этим значили сплетни и пересуды?! А вот Дыбенко, похоже, боялся уронить себя в глазах матросской братии. Говорят, когда его спросили, правда ли, что он променял морское братство на женщину, ее любимый Павлуша ответил: «Разве это женщина? Это Коллонтай!». И тем не менее за этой чисто мужской бравадой он скрывал любовь к той, лучше которой не было и, это понимал, не будет в его жизни.
Она перевернула ему всю душу! Малейшая разлука становилась для них трагедией. «Где мой Павел? – писала в те дни Александра. – Как я люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем “жестокого, страшного Дыбенко”, и страстно трепещущей нежности – это то, что я так в нем полюбила. Это то, что заставило меня без единой минуты колебания сказать себе: да, я хочу быть женой Павлуши… Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. Похоть – зверь. Благоговейная страсть – нежность. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его звезду. Он – Орел».
Вскоре ей особенно понадобились и эта ее вера, и безграничная любовь.
Совершилась октябрьская революция. Шла Гражданская война и война с Антантой. В феврале 1918 года, в период общего наступления германских войск на российско-германском фронте нарком по морским делам Дыбенко командовал отрядом моряков под Нарвой. Но вскоре его отряд оставил Нарву, как считается, по причине отсутствия общего руководства и неумелости бойцов. Этот поступок сочли предательством/ Дыбенко был исключен из рядов РКПб. На IV съезде Советов было принято решение «об отставке с поста наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам». Одновременно несколько фронтовых комиссаров обвиняли его в «пьянстве, приведшем к трагическим последствиям». Дыбенко арестовали, по его делу было начато следствие. По законам революционного времени бывшему наркому грозил расстрел.
Александра бросилась умолять о свидании, которое было ей разрешено, но под присмотром чекистов. «Счастье мое! – писала она ему тогда. – Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее! То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное – несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец… Меня мучает, что у тебя нет твоей шубы с собою, чтобы ты не озяб, родной, любимый, любимый мой. Мы работаем, чтобы ты скорее снова был с нами».
Дыбенко был по решению военного суда приговорен к расстрелу. Коллонтай явилась к наркому Крыленко, ведшему следствие.
«А в каком, собственно, качестве, – спросил тот, – вы занимаетесь делами, не имеющими к вам ни малейшего отношения? Кем доводитесь арестованному? Следственная коллегия будет рассматривать ваше ходатайство, когда получит ответы на эти вопросы!». И тогда она поняла, что надо делать. Прямиком отправилась к Дыбенко, право на свидание с которым оставалось за нею. «Хочешь ли ты быть моим мужем?» – спросила она с порога, ничего не объясняя. И, получив утвердительный ответ, ушла, хотя вырваться из железных объятий Дыбенко было непросто.
На следующее утро в советских газетах сообщалось, что Павел Дыбенко и Александра Коллонтай сочетались законным браком, о чем в Книге актов гражданского состояния была сделана первая запись. С тех пор и существует легенда о браке номер один, от которого ведет отсчет история советской семьи. На самом деле никакой записи не было, да и самой книги тогда еще не было. Спасибо фиктивному сообщению, теперь Александра могла спасать Павла на правах законной жены. И чудо совершилось: Дыбенко отпустили, правда, только до суда, «под поручительство законной жены». Возможно, происшедшее с нею лично и привело ее к решительным действиям в области «семейных отношений».
Едва выйдя на свободу, Дыбенко тут же уехал в Курск, там находились части верных ему балтийцев. Потрясенная Александра, обещавшая, что муж никуда не уедет и будет послушно являться на допросы, сбежала в Петербург. И только когда Ленин лично подтвердил, что ни о каком аресте не может быть речи, оба беглеца вернулись в Москву. На суде Дыбенко прочел речь, составленную Коллонтай. Суд присяжных, состоящий из рабочих и матросов, вынес оправдательный приговор, и из зала Дыбенко вынесли на руках.
Но радость победы ее Орел разделил не с ней, а со своими друзьями-балтийцами…
Конечно, это был не разрыв, но первая, всерьез ранившая ее размолвка. Александра приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться на теплоходе «Самолет» по Волге. Дыбенко, узнав об этом, поручил неотлучно находиться около нее своему другу, матросу Львову.
Они встретились вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. «Мой бесконечно, нежно любимый, – писала она ему в дни разлуки, – всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться – и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик…»
В те безумные дни красно-белого террора они встречались урывками. Он воевал в Украине, она работала в Москве. «29 декабря 1918, – писала в дневнике Коллонтай. – Ворвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев документы – и снова уехал на фронт». Он по-прежнему очень сильно любил ее, при малейшей возможности передавая в голодную Москву продукты. «Родной, – благодарила его в письме Александра, – опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!»
А весной 19-го она узнала, что Павел ей изменяет. Приехав в Симферополь, где находились возглавляемые им части, она нашла в кармане его френча любовные письма. Одно заканчивалось словами «твоя, неизменно твоя Нина». Подпись под другим была неразборчивой. В третьем было написано: «Дорогая Нина, любимая моя голубка…» Выдержка не изменила ей и тут: Александра не стала рвать на себе волосы и бить посуду, просто переложила письма из внутреннего кармана френча во внешний – он должен был узнать, что она их читала. И ушла. Вернувшись, нашла его записку: «Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Помни, что ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но ведь мы с тобой вечно врозь».
«Умом понимаю, – написала она в дневнике, – а сердце уязвлено. Самое больное – зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя. Он не смеет его никому давать, пока мы любим друг друга. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!»
После пережитого Александра Михайловна свалилась с тяжелейшим воспалением почек. Эта болезнь потом будет преследовать ее всю жизнь. Дыбенко забрасывал ее письмами, но она не отвечала. Хотя в глубине души очень их ждала.
В разлуке с Павлом Коллонтай снова взялась за перо. Выходили и переиздавались ее книги, чуть не ежедневно появлялись ее статьи в «Правде», «Известиях», других газетах.
Дыбенко узнал, что она в Киеве, и заехал туда по дороге в Москву. Примирение было страстным: с мольбами о прощении, слезами и клятвами. Он попросил ее поехать к его родителям под Новозыбков – хотел показать им любимую женщину. Это был очередной взлет их любви. «Мы с Павлом словно снова нашли друг друга, – писала она. – Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж окрест и ждем минуты, когда снова останемся вдвоем».
Но со временем размолвок становилось все больше, промежутки между примирениями делались все длиннее. Александра была уверена, что у Павла есть другая женщина, но это не волновало ее так, как прежде. Дыбенко жил в Одессе (его назначили начальником черноморского сектора Одесского военного округа), поэтому виделись они редко. Время от времени она его навещала, но легче от этого не становилось. В один из таких приездов Александре сказали, что у ее Павла есть «красивая девушка», а стало быть, она, недавно справившая 50-летие, должна отступить. Они поссорились прямо на улице. «Между нами все кончено, – сказала ему Коллонтай. – В среду я уеду в Москву!» Дыбенко резко развернулся и вошел в дом.
Он шел слишком быстро, и у Александры мелькнуло смутное подозрение. Она бросилась следом, но опоздала – раздался выстрел. Дыбенко лежал на полу, по френчу стекала струйка крови. Он выстрелил себе в сердце. Но к счастью, пуля попала в орден Красного Знамени…
Александра мужественно выхаживала Павла, попутно давая показания различным партийным комиссиям по поводу его «непартийного поступка». Позже она узнала, что в тот злосчастный вечер «красивая девушка» восемнадцатилетняя любовница Павла, Валя Стафилевская, потребовала сделать окончательный выбор – или она, или Коллонтай. И он «разрешил» ситуацию по-своему…
Когда Коллонтай вызывали для объяснений в парткомитет, она брала всю вину на себя. Но там, как выяснилось, были в курсе нового романа Дыбенко. Она чувствовала себя совершенно раздавленной.
Коллонтай написала Сталину, рассказала о своем желании порвать с Дыбенко и попросила отправить ее на работу за границу. Павел к тому времени выздоровел, и ее совесть была спокойна: она оставляла здорового человека, к тому же, за ним было кому ухаживать. Ответ пришел незамедлительно: «Мы назначаем вас на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин».
Вдогонку полетело отчаянное письмо Павла: «Ты покидаешь меня, а я был наивен, Шура… Твой Павел никогда никому не принадлежал и никогда не будет принадлежать, ты ведь все понимаешь, ты должна понять…» Она не ответила. А в дневнике написала: «Я убегаю не от Павла, а от той “я”, что чуть не опустилась до роли ненавистного мне типа влюбленной и страдающей жены». Она была верна себе. Павел еще приедет в Норвегию, в которую уехала работать Александра, но это будет эпилог их любви.
(продолжение следует)